Иногда из-за различных событий человек начинает по-другому смотреть на вещи. Так произошло и с главным героем рассказа Астафьева "Деревья растут для всех". Витя из-за болезни не мог полноценно взаимодействовать с окружающими, но благодаря этому он стал ближе к природе и наблюдательнее. Ниже будет написано Астафьева.

Главный герой

Описывать произведение "Деревья растут для всех" Астафьева (краткое содержание) следует начать со знакомства с главным действующим лицом - мальчиком Витей. Случилось так, что он заболел малярией. Несмотря на все бабушкины старания, вылечить ее никак не удавалось. Позже у Вити появилось осложнение: он перестал слышать окружающих. Из-за этого он замкнулся в себе и стал жить в собственном мирке.

Тайное место

В произведении "Деревья растут для всех" Астафьева, краткое содержание которого мы изучаем, рассказывается, что из-за того, что мальчик перестал общаться с окружающими, он начал более внимательно наблюдать за миром. Его любимым местом стал отдаленный небольшой уголок огорода. Там Витя всегда находил себе занятие - это его отвлекало от грустных мыслей.

Чтобы компенсировать потерю слуха, мальчик стал более внимательным к окружающему миру и старался не упустить ни одной детали. Вскоре его внимание привлекла мухоловка - это маленькая птичка, поселившаяся в его любимом уголке. Ему нравилось наблюдать за тем, как она живет, как обустраивает гнездо, а потом смотреть, как она заботится о своих птенчиках.

Решение посадить дерево

Далее в произведении "Деревья растут для всех" (кратким содержанием постараемся передать суть) объясняется, почему Витя решил вырастить свое дерево. Однажды гнездо маленькой птички нашла кошка и съела всех птенцов. Бедная мухоловка спала под лопухом, и Вите было очень жалко ее. Тогда он решил вырастить собственное дерево, чтобы она свила новое гнездо и кошка не смогла бы уже съесть ее птенцов.

Он находит маленький росток и начинает ухаживать за ним. Но почему-то ничего у мальчика не получается. Бабушка сказала, что это дикая гречиха. Витя расстроился и перестал ходить в свой любимый уголок. Но окружающие увидели, что во время забот за мухоловкой и мечтая о большом цветущем дереве, мальчик выздоровел. Бабушка разрешает внуку гулять на улице.

Когда наступает осень, бабушка отправляется в лес и приносит полную корзинку всяких трав. Мальчик находит там новый росток дерева. Бабушке тогда стало жаль внука, и она принесла ему лиственницу. Они вместе посадили саженец.

Витя снова начинает мечтать и все интересуется у бабушки, когда вырастет его дерево. На что бабушка ему отвечает, что деревья растут для всех.

Почему такое название

Произведение Астафьева "Деревья растут для всех", краткое содержание которого мы привели, имеет интересное название. Можно порассуждать о том, почему рассказу было дано именно оно. Мальчик, несмотря на то, что хотел вырастить дерево для птички, чтобы та смогла свить новое гнездо, тем не менее продолжал считать его своим. В своих мечтах Витя представлял его большим и цветущим, ему оно было нужно для того, чтобы любоваться и с гордостью рассказывать другим, что он вырастил такое дерево.

Но бабушка этой фразой объясняет внуку, что деревья не могут быть чьей-то собственностью. Они являются домом для животных, птиц, насекомых, любой человек может прийти и полюбоваться ими. Делая добро (а посадив лиственницу, Витя сделал хорошее дело) другим, человек становится счастливее.

В рассказе Астафьева "Деревья растут для всех" повествуется о том, как мальчик, несмотря на болезнь и переживания, продолжал интересоваться жизнью. Он научился видеть прекрасное даже в маленьких вещах и осознал, что нужно творить добро и помогать другим. Тогда мир станет лучше, заиграет новыми красками, а все окружающие станут счастливее и добрее.

Деревья растут для всех
Автор: Астафьев В.П.
Деревья растут для всех
Во время половодья я заболел малярией, или, как ее по Сибири называют, веснухой. Бабушка шептала молитву от всех скорбей и недугов, брызгала меня святой водой, травами пользовала до того, что меня начало рвать, из города порошки привозили -- не помогло. Тогда бабушка увела меня вверх по Фокинской речке, до сухой россохи, нашла там толстую осину, поклонилась ей и стала молиться, а я три раза повторил заученный от нее наговор: "Осина, осина, возьми мою дрожалку -- трясину, дай мне леготу", -- и перевязал осину своим пояском. Все было напрасно, болезнь меня не оставила. И тогда младшая бабушкина дочь, моя тетка Августа, бесшабашно заявила. что она безо всякой ворожбы меня вылечит, подкралась раз сзади и хлестанула мне за шиворот ковш ключевой воды, чтобы "выпугнуть" лихорадку. После этого меня не отпускало и ночью, а прежде накатывало по утрам до восхода и вечером после захода солнца.
Бабушка назвала тетку дурой и стала поить меня хиной. Я оглох и начал жить как бы сам в себе, сделался задумчивым и все чего-то искал. Со двора меня никуда не выпускали, в особенности к реке, так как трясуха эта проклятая "выходила на воду".
У каждого мальчишки есть свой тайный уголок в избе или во дворе, будь эта изба или двор хоть с ладошку величиной. Появился такой уголок и у меня. Я сыскал его там, где раньше были кучей сложены старые телеги и сани, за сеновалом, в углу огорода. Здесь стеною стояла конопля, лебеда и крапива. Однажды потребовалось железо, и дед свез все старье к деревенской кузнице на распотрошенье.
На месте телег и саней коричневая земля с паутиной, мышиные норки да грибы поганки с тонкими шеями. А потом пошла трава ползунок. Поганки усохли, сморщились, шляпки с них упали. Норки заштопало корнями конопли и крапивы, сразу переползшей на незанятую землю. Я "косил" на меже огорода траву мокрицу обломком ножика и "метал стога", гнул сани и дуги из ивовых прутьев, запрягал в них бабки-казанки и возил за сарай "копны". На ночь я выпрягал "жеребцов" и ставил к сену.
Так в уединении и деле я почти одолел хворь, но еще не различал звуков и все смотрел-смотрел, стараясь глазами не только увидеть, но и услышать.
Иногда в конопле появлялась маленькая птичка мухоловка. Она деловито ощипывалась, дружески глядела на меня, прыгала по коноплине, точно по огромному дереву, клевала мух и саранчу, открывала клюв и неслышно для меня чиликала. В дождь она сидела нахохленная под листом лопуха. Ей было очень одиноко без птенцов. Под листом лопуха у нее гнездышко. Там даже птенцы зашевелились было, но добралась до них кошка и сожрала всех до единого.
Мухоловка тихо дремала под лопухом. С листа катились и катились капли. Глаза птички затягивало слепой пленкой. Глядя на птичку, и я начинал зевать, меня пробирало ознобом, губы мои тряслись.
Я засыпал под тихий, неслышный дождь и думал о том, что хорошо бы посадить на "моей земле" дерево. Выросло бы оно большое-пребольшое, и птичка свила бы на нем гнездо. Я закопал бы плоды шипицы под деревом: -- шипица -- дерево ханское, платье на нем шаманское, цветы ангельски, когти дьявольски -- попробуй сунься, кошка!
В один жаркий, солнечный день, когда болезнь моя утихла и мне даже стало тепло, я пошел за баню и нашел там росточек с коричневым стебельком и двумя блестящими листками. Я решил, что это боярка, выкопал и посадил за сараем. У меня появилась забота и работа. Ковшиком носил я воду из кадки и поливал саженец. Он держался хорошо, нашел силы отшатнуться от тени сеновала к свету.
"Куда это ты таскаешь воду?" -- маячила мне бабушка.
"Не скажу! Секрет!" -- маячил я ей руками, будто и она была глухая.
Часами смотрел я на спой саженец. Мне он начинал казаться большой остроиглой бояркой. Вся она была густо запорошена цветами, обвита листвой, потом на ней уголочками загорались ягоды с косточкой, крепкой, что камушек. На боярку прилетала не только мухоловка, но и щеглы, и овсянки, и зяблики, и снегири, и всякие другие птицы. Всем тут хватит места! Дерево-то будет расти и расти. Конечно, боярка высокой не бывает, до неба ей не достать. Но выше сеновала она, пожалуй, вымахает. Я вон как ее поливаю!
Однако саженец мой пошел не ввысь, а вширь, пустил еще листья, из листьев -- усики. На усиках маковым семечком проступили крупинки, из них вывернулись розоватые цветочки.
К этой поре я уже стал маленько слышать, пришел к бабушке и прокричал:
-- Баб, я лесину посадил, а выросло что-то...
Бабушка пошла со мной за сеновал, оглядела мое хозяйство.
-- Так вот ты где скрываешься! -- сказала она и склонилась над саженцем, покачала его из стороны в сторону, растерла цветочки в пальцах, понюхала и жалостно посмотрела на меня. -- Ма-атушка. -- Я отвернулся. Бабушка погладила меня по голове и прокричала в ухо: -- Осенью посадишь...
И я понял, что это вовсе не дерево. Саженец мой, по заключению бабушки, оказался дикой гречкой. Обидно мне сделалось. Я даже ходить за сеновал бросил, да и болезнь моя шла на убыль, и меня уже отпускали бегать и играть на улицу с ребятами соседа нашего -- дяди Левонтия.
Осенью бабушка вернулась из лесу с большой круглой корзиной. Посудина эта была по ободья завалена разной растительностью -- бабушка любила повторять, что кто ест луг, того Бог избавит от вечных мук, и таскала того "лугу" домой много. Из-под травы и корней сочной рыбьей икрой краснели рыжики и на самом виду выставлен подосиновик, про который такая складная загадка есть: маленький, удаленький, сквозь землю прошел, красну шапочку нашел!
Я любил пошариться в бабушкиной корзине. Там и мята, и зверобой, и шалфей, и девятишар, и кисточки багровой, ровно бы ненароком упавшей туда брусники -- лесной гостинец, и даже багровый листик с крепеньким стерженьком -- ер-егорка пал в озерко, сам не потонул и воды не всколебнул, да еще эта модница осенняя, что под ярусом -- ярусом висит, будто зипун с красным гарусом -- розетка рябины. В корзине, как у дядюшки Якова -- товару всякого, и про всякое растение есть присказка иль загадка, складная, ладная.
В корзине обнаружилось что-то, завязанное в бабушкин платок. Я осторожно развязал его концы. Высунулась лапка маленькой лиственницы. Деревце было с цыпленка величиной, охваченное желтым куржаком хвои. Казалось, оно вот-вот зачивкает и побежит.
Мы пошли за сарай, выкопали коноплю, крапиву и сделали для маленькой лиственницы большую яму. В яму я принес навозу и черной земли в старой корзине. Мы опустили лиственницу вместе с комочком в яму, закопали ее так, что остался наверху лишь желтый носок.
-- Ну вот, -- сказала бабушка, -- глядишь, возьмется лиственка, правда, худо принимается от саженца, но мы ее осторожно посадили, корешок не потревожили...
И опять я начал видеть в мечтах высокое-высокое дерево. И опять жило на этом дереве много птиц, и появлялась на нем зелененькая, а осенью желтая хвоя. Но все же были у меня кое-какие сомнения насчет саженца.
И как только бабушка принималась за спокойную работу, садилась прясть куделю, я приставал к ней с одними и теми же расспросами:
-- Баб, а оно большое вырастет?
-- Кто?
-- Да дерево-то мое?
-- А-а, дерево-то? А как же?! Непременно большое. Лиственницы маленькие не растут. Только деревья, батюшко, растут для всех, всякая сосна в бору красна, всякая своему бору и шумит.
-- И всем птичкам?
-- И птичкам, и людям, и солнышку, и речке. Сейчас вот оно уснуло до весны, зато весной начнет расти быстро-быстро и перегонит тебя...
Бабушка еще и еще говорила. В руках у нее крутилось и крутилось веретено. Веки мои склеивались, был я еще слаб после болезни и все спал, спал, И мне снилась теплая весна, зеленые деревья.
А за сараем, под сугробом тихо спало маленькое деревце, и ему тоже снилась весна.

Деревья растут для всех
Во время половодья я заболел малярией, или, как ее по Сибири называют, веснухой. Бабушка шептала молитву от всех скорбей и недугов, брызгала меня святой водой, травами пользовала до того, что меня начало рвать, из города порошки привозили -- не помогло. Тогда бабушка увела меня вверх по Фокинской речке, до сухой россохи, нашла там толстую осину, поклонилась ей и стала молиться, а я три раза повторил заученный от нее наговор: "Осина, осина, возьми мою дрожалку -- трясину, дай мне леготу", -- и перевязал осину своим пояском. Все было напрасно, болезнь меня не оставила. И тогда младшая бабушкина дочь, моя тетка Августа, бесшабашно заявила. что она безо всякой ворожбы меня вылечит, подкралась раз сзади и хлестанула мне за шиворот ковш ключевой воды, чтобы "выпугнуть" лихорадку. После этого меня не отпускало и ночью, а прежде накатывало по утрам до восхода и вечером после захода солнца.
Бабушка назвала тетку дурой и стала поить меня хиной. Я оглох и начал жить как бы сам в себе, сделался задумчивым и все чего-то искал. Со двора меня никуда не выпускали, в особенности к реке, так как трясуха эта проклятая "выходила на воду".
У каждого мальчишки есть свой тайный уголок в избе или во дворе, будь эта изба или двор хоть с ладошку величиной. Появился такой уголок и у меня. Я сыскал его там, где раньше были кучей сложены старые телеги и сани, за сеновалом, в углу огорода. Здесь стеною стояла конопля, лебеда и крапива. Однажды потребовалось железо, и дед свез все старье к деревенской кузнице на распотрошенье.
На месте телег и саней коричневая земля с паутиной, мышиные норки да грибы поганки с тонкими шеями. А потом пошла трава ползунок. Поганки усохли, сморщились, шляпки с них упали. Норки заштопало корнями конопли и крапивы, сразу переползшей на незанятую землю. Я "косил" на меже огорода траву мокрицу обломком ножика и "метал стога", гнул сани и дуги из ивовых прутьев, запрягал в них бабки-казанки и возил за сарай "копны". На ночь я выпрягал "жеребцов" и ставил к сену.
Так в уединении и деле я почти одолел хворь, но еще не различал звуков и все смотрел-смотрел, стараясь глазами не только увидеть, но и услышать.
Иногда в конопле появлялась маленькая птичка мухоловка. Она деловито ощипывалась, дружески глядела на меня, прыгала по коноплине, точно по огромному дереву, клевала мух и саранчу, открывала клюв и неслышно для меня чиликала. В дождь она сидела нахохленная под листом лопуха. Ей было очень одиноко без птенцов. Под листом лопуха у нее гнездышко. Там даже птенцы зашевелились было, но добралась до них кошка и сожрала всех до единого.
Мухоловка тихо дремала под лопухом. С листа катились и катились капли. Глаза птички затягивало слепой пленкой. Глядя на птичку, и я начинал зевать, меня пробирало ознобом, губы мои тряслись.
Я засыпал под тихий, неслышный дождь и думал о том, что хорошо бы посадить на "моей земле" дерево. Выросло бы оно большое-пребольшое, и птичка свила бы на нем гнездо. Я закопал бы плоды шипицы под деревом: -- шипица -- дерево ханское, платье на нем шаманское, цветы ангельски, когти дьявольски -- попробуй сунься, кошка!
В один жаркий, солнечный день, когда болезнь моя утихла и мне даже стало тепло, я пошел за баню и нашел там росточек с коричневым стебельком и двумя блестящими листками. Я решил, что это боярка, выкопал и посадил за сараем. У меня появилась забота и работа. Ковшиком носил я воду из кадки и поливал саженец. Он держался хорошо, нашел силы отшатнуться от тени сеновала к свету.
"Куда это ты таскаешь воду?" -- маячила мне бабушка.
"Не скажу! Секрет!" -- маячил я ей руками, будто и она была глухая.
Часами смотрел я на спой саженец. Мне он начинал казаться большой остроиглой бояркой. Вся она была густо запорошена цветами, обвита листвой, потом на ней уголочками загорались ягоды с косточкой, крепкой, что камушек. На боярку прилетала не только мухоловка, но и щеглы, и овсянки, и зяблики, и снегири, и всякие другие птицы. Всем тут хватит места! Дерево-то будет расти и расти. Конечно, боярка высокой не бывает, до неба ей не достать. Но выше сеновала она, пожалуй, вымахает. Я вон как ее поливаю!
Однако саженец мой пошел не ввысь, а вширь, пустил еще листья, из листьев -- усики. На усиках маковым семечком проступили крупинки, из них вывернулись розоватые цветочки.

Перед своей кончиной Виктор Петрович, измотанный написанием тяжелейшего романа «Прокляты и убиты», задумывал подарить детям маленькую, очень весёлую повесть о собачке Спирьке. «Приключения Спирьки» – о своей собачке в деревне Быковке под Пермью, где мы прообретались лет семь, как оказалось потом, самых плодотворных в моей работе и самых счастливых в нашей жизни. Именно поэтому и напишу, чтоб доброту пробуждать в ребятах и трудолюбие, буржуазную бережливость – может, и к этому придём. Ведь главное у буржуазии, в чём я, поездив по миру, убедился, – трудолюбие и бережливость. Мы ж утратили и то, и другое. Ничего и никого беречь не умеем – ни себя, ни своих детей», – говорил он журналисту из «Новой газеты» Алексею Тарасову в интервью.

Астафьев так и не закончил эту повесть. Сердце уже не восстановилось. Заболел тяжело… и ушёл в другой мир.

Вот это желание пробуждать в детях трудолюбие, бережливость, отвагу и храбрость – это всё есть в детской прозе Виктора Петровича. Его литература для детей не развлекательная. Она даёт почву для размышления. Почему дети спасли гусей, почему так поступила куница Белогрудка – очень много «почему»… Она ещё и семейная. Каждый рассказ – это повод собраться вечером после ужина с семьёй, прочитать его и обсудить…

Детская проза у писателя затрагивает очень важную тему – экология природы и экология души человеческой неразделимы. Ты не можешь быть счастливым, если разрушаешь природу. Всё в мире взаимосвязано. Мир природы, мир животных, мир людей. Серьёзная тема. Вечная. И, наверное, только ребёнок может понять её так легко.

Возьмём стрижонка Скрипа – ты узнаёшь писателя, оставшегося без мамы и пробующего так отважно начать самостоятельную жизнь. Жизнь маленькой птицы и жизнь большого человека…

«Не оскверни природу, береги её, люби и цени!» – вот просьба Виктора Петровича к нам.

«Планета наша задумана хорошо. Всё для жизни есть. И живём: 15 200 войн учтено за всё время, в них погибло три с лишним миллиарда человек. А сколько при этом ещё и животины, тварей, ни в чём неповинных, – волков, лошадей, собак, кошек…» – писал Астафьев.

А ещё очень важная тема детских рассказов – экология отношений. Как тянется к бабушке Витя – как мудра и ласкова с ним сама бабушка. Невероятное светлое тепло от разговора бабушки и Вити. Простое и мудрое отношение к природе – это очищает сейчас нас – городских оглоушенных.

«А-а, дерево-то? А как же?! Непременно большое. Лиственницы маленькие не растут. Только деревья, батюшко, растут для всех, всякая сосна в бору красна, всякая своему бору и шумит.

– И всем птичкам?

– И птичкам, и людям, и солнышку, и речке. Сейчас вот оно уснуло до весны, зато весной начнёт расти быстро-быстро и перегонит тебя…

Бабушка ещё и ещё говорила. В руках у неё крутилось и крутилось веретено. Веки мои склеивались, был я ещё слаб после болезни и всё спал, спал, и мне снилась тёплая весна, зелёные деревья».

Спасибо вам, Виктор Петрович, за вашу прозу! За ваше напутствие. Вы ушли, но слова Ваши очень нужны. И будут нужны через сто лет.

Дарья МОСУНОВА,

исполнительный директор Фонда имени В.П. Астафьева

Дорогие юные коллеги-художники. Мне повезло быть вместе с вами соавтором этого книжного проекта издательства «Растр».

Порадовала ваша внимательность к рассказам Виктора Петровича Астафьева – большого русского писателя, родившегося и выросшего на земле Красноярья, создавшего здесь множество замечательных произведений и наделённого даром замечать детали, мимо которых проходят многие, не обращая на них внимания. Я не зря заговорил о внимательности… Иногда и такие замечательные певцы природы, как Астафьев, делают невинные ошибки. Так, в рассказе «Стрижонок Скрип» речь идёт все-таки не о стриже, а о ласточке-береговушке. А Сергей Есенин однажды написал грустные строки об иволге, которая плачет где-то, «схоронясь в дупло». На самом деле эти птицы в дуплах никогда не обитают. Таких неточностей даже в классической литературе можно найти множество. Писателям они простительны, и тем более, что у одних и тех же животных, птиц бывают установившиеся местные названия. В Закавказье обычного овода, например, называют забавно и просто – бзик. Но художнику-иллюстратору, особенно анималисту, надо быть предельно внимательным, чтобы не промахнуться с изображением и молча, тактично исправить промах прозаика или поэта.

Виктор Петрович Астафьев в рассказах, вошедших в эту книгу, пишет о природе, а получается всё равно – о людях, потому, что они – самые ответственные на Земле её дети. Точнее, должны быть ответственными. Родина начинается с Природы. Не уставайте дарить ей своё добро!

Всем воспитанникам Милы Антипиной, рисовавшим для этой книги, мой низкий поклон и искренняя признательность…

Виктор БАХТИН,

художник-анималист

Во время половодья я заболел малярией, или, как ее по Сибири называют, веснухой. Бабушка шептала молитву от всех скорбей и недугов, брызгала меня «святой» водой, травами пользовала до того, что меня начало рвать, из города порошки привозили – не помогло. Тогда бабушка увела меня вверх по Фокинской речке, до сухой россохи, нашла там толстую осину, поклонилась ей и стала молиться, а я три раза повторил заученный от нее наговор: «Осина, осина, возьми мою дрожжалку – трясину, дай мне леготу», – и перевязал осину своим пояском. Все было напрасно, болезнь меня не оставила. И тогда младшая бабушкина дочь, моя тетка Августа, бесшабашно заявила, что она безо всякой ворожбы меня вылечит, подкралась раз сзади и хлестанула мне за шиворот ковш ключевой воды, чтобы «выпугнуть» лихорадку. После этого меня не отпускало и ночью, а прежде накатывало по утрам до восхода и вечером после захода солнца.

Бабушка назвала тетку дурой и стала поить меня хиной. Я оглох и начал жить как бы сам в себе, сделался задумчивым и все чего-то искал. Со двора меня никуда не выпускали, в особенности к реке, так как трясуха эта проклятая «выходила на воду». У каждого мальчишки есть свой тайный уголок в избе или во дворе, будь эта изба или двор хоть с ладошку величиной. Появился такой уголок и у меня. Я сыскал его там, где раньше были кучей сложены старые телеги и сани, за сеновалом, в углу огорода. Здесь стеною стояла конопля, лебеда и крапива. Однажды потребовалось железо, и дед свез все старье к деревенской кузнице на распотрошенье.

На месте телег и саней коричневая земля с паутиной, мышиные норки да грибы поганки с тонкими шеями. А потом пошла трава ползунок. Поганки усохли, сморщились, шляпки с них упали. Норки заштопало корнями конопли и крапивы, сразу переползшей на незанятую землю. «Косил» на меже огорода траву мокрицу обломком ножика и «метал стога», гнул сани и дуги из ивовых прутьев, запрягал в них бабки-казанки и возил за сарай «концы». На ночь я выпрягал «жеребцов» и ставил к сену. Так в уединении и деле я почти одолел хворь, но еще не различал звуков и все смотрел-смотрел, стараясь глазами не только увидеть, но и услышать.

Иногда в конопле появлялась маленькая птичка мухоловка. Она деловито ощипывалась, дружески глядела на меня, прыгала по коноплине, точно по огромному дереву, клевала мух и саранчу, открывала клюв и неслышно для меня чиликала. В дождь она сидела нахохленная под листом лопуха. Ей было очень одиноко без птенцов. Под листом лопуха у нее гнездышко. Там даже птенцы зашевелились было, но добралась до них кошка и сожрала всех до единого.

Мухоловка тихо дремала под лопухом. С листа катились и катились капли. Глаза птички затягивало слепой пленкой. Глядя на птичку, и я начинал зевать, меня пробирало ознобом, губы мои тряслись.

Деревья растут для всех

Во время половодья я заболел малярией, или, как ее по Сибири называют, веснухой. Бабушка шептала молитву от всех скорбей и недугов, брызгала меня святой водой, травами пользовала до того, что меня начало рвать, из города порошки привозили - не помогло. Тогда бабушка увела меня вверх по Фокинской речке, до сухой россохи, нашла там толстую осину, поклонилась ей и стала молиться, а я три раза повторил заученный от нее наговор: «Осина, осина, возьми мою дрожалку - трясину, дай мне леготу», - и перевязал осину своим пояском. Все было напрасно, болезнь меня не оставила. И тогда младшая бабушкина дочь, моя тетка Августа, бесшабашно заявила. что она безо всякой ворожбы меня вылечит, подкралась раз сзади и хлестанула мне за шиворот ковш ключевой воды, чтобы «выпугнуть» лихорадку. После этого меня не отпускало и ночью, а прежде накатывало по утрам до восхода и вечером после захода солнца.

Бабушка назвала тетку дурой и стала поить меня хиной. Я оглох и начал жить как бы сам в себе, сделался задумчивым и все чего-то искал. Со двора меня никуда не выпускали, в особенности к реке, так как трясуха эта проклятая «выходила на воду».

У каждого мальчишки есть свой тайный уголок в избе или во дворе, будь эта изба или двор хоть с ладошку величиной. Появился такой уголок и у меня. Я сыскал его там, где раньше были кучей сложены старые телеги и сани, за сеновалом, в углу огорода. Здесь стеною стояла конопля, лебеда и крапива. Однажды потребовалось железо, и дед свез все старье к деревенской кузнице на распотрошенье.

На месте телег и саней коричневая земля с паутиной, мышиные норки да грибы поганки с тонкими шеями. А потом пошла трава ползунок. Поганки усохли, сморщились, шляпки с них упали. Норки заштопало корнями конопли и крапивы, сразу переползшей на незанятую землю. Я «косил» на меже огорода траву мокрицу обломком ножика и «метал стога», гнул сани и дуги из ивовых прутьев, запрягал в них бабки-казанки и возил за сарай «копны». На ночь я выпрягал «жеребцов» и ставил к сену.

Так в уединении и деле я почти одолел хворь, но еще не различал звуков и все смотрел-смотрел, стараясь глазами не только увидеть, но и услышать.

Иногда в конопле появлялась маленькая птичка мухоловка. Она деловито ощипывалась, дружески глядела на меня, прыгала по коноплине, точно по огромному дереву, клевала мух и саранчу, открывала клюв и неслышно для меня чиликала. В дождь она сидела нахохленная под листом лопуха. Ей было очень одиноко без птенцов. Под листом лопуха у нее гнездышко. Там даже птенцы зашевелились было, но добралась до них кошка и сожрала всех до единого.

Мухоловка тихо дремала под лопухом. С листа катились и катились капли. Глаза птички затягивало слепой пленкой. Глядя на птичку, и я начинал зевать, меня пробирало ознобом, губы мои тряслись.

Я засыпал под тихий, неслышный дождь и думал о том, что хорошо бы посадить на «моей земле» дерево. Выросло бы оно большое-пребольшое, и птичка свила бы на нем гнездо. Я закопал бы плоды шипицы под деревом: - шипица - дерево ханское, платье на нем шаманское, цветы ангельски, когти дьявольски - попробуй сунься, кошка!

В один жаркий, солнечный день, когда болезнь моя утихла и мне даже стало тепло, я пошел за баню и нашел там росточек с коричневым стебельком и двумя блестящими листками. Я решил, что это боярка, выкопал и посадил за сараем. У меня появилась забота и работа. Ковшиком носил я воду из кадки и поливал саженец. Он держался хорошо, нашел силы отшатнуться от тени сеновала к свету.

«Куда это ты таскаешь воду?» - маячила мне бабушка.

«Не скажу! Секрет!» - маячил я ей руками, будто и она была глухая.

Часами смотрел я на спой саженец. Мне он начинал казаться большой остроиглой бояркой. Вся она была густо запорошена цветами, обвита листвой, потом на ней уголочками загорались ягоды с косточкой, крепкой, что камушек. На боярку прилетала не только мухоловка, но и щеглы, и овсянки, и зяблики, и снегири, и всякие другие птицы. Всем тут хватит места! Дерево-то будет расти и расти. Конечно, боярка высокой не бывает, до неба ей не достать. Но выше сеновала она, пожалуй, вымахает. Я вон как ее поливаю!

Однако саженец мой пошел не ввысь, а вширь, пустил еще листья, из листьев - усики. На усиках маковым семечком проступили крупинки, из них вывернулись розоватые цветочки.

К этой поре я уже стал маленько слышать, пришел к бабушке и прокричал:

Баб, я лесину посадил, а выросло что-то…

Бабушка пошла со мной за сеновал, оглядела мое хозяйство.

Так вот ты где скрываешься! - сказала она и склонилась над саженцем, покачала его из стороны в сторону, растерла цветочки в пальцах, понюхала и жалостно посмотрела на меня. - Ма-атушка. - Я отвернулся. Бабушка погладила меня по голове и прокричала в ухо: - Осенью посадишь…

И я понял, что это вовсе не дерево. Саженец мой, по заключению бабушки, оказался дикой гречкой. Обидно мне сделалось. Я даже ходить за сеновал бросил, да и болезнь моя шла на убыль, и меня уже отпускали бегать и играть на улицу с ребятами соседа нашего - дяди Левонтия.

Осенью бабушка вернулась из лесу с большой круглой корзиной. Посудина эта была по ободья завалена разной растительностью - бабушка любила повторять, что кто ест луг, того Бог избавит от вечных мук, и таскала того «лугу» домой много. Из-под травы и корней сочной рыбьей икрой краснели рыжики и на самом виду выставлен подосиновик, про который такая складная загадка есть: маленький, удаленький, сквозь землю прошел, красну шапочку нашел!

Я любил пошариться в бабушкиной корзине. Там и мята, и зверобой, и шалфей, и девятишар, и кисточки багровой, ровно бы ненароком упавшей туда брусники - лесной гостинец, и даже багровый листик с крепеньким стерженьком - ер-егорка пал в озерко, сам не потонул и воды не всколебнул, да еще эта модница осенняя, что под ярусом - ярусом висит, будто зипун с красным гарусом - розетка рябины. В корзине, как у дядюшки Якова - товару всякого, и про всякое растение есть присказка иль загадка, складная, ладная.

В корзине обнаружилось что-то, завязанное в бабушкин платок. Я осторожно развязал его концы. Высунулась лапка маленькой лиственницы. Деревце было с цыпленка величиной, охваченное желтым куржаком хвои. Казалось, оно вот-вот зачивкает и побежит.

Мы пошли за сарай, выкопали коноплю, крапиву и сделали для маленькой лиственницы большую яму. В яму я принес навозу и черной земли в старой корзине. Мы опустили лиственницу вместе с комочком в яму, закопали ее так, что остался наверху лишь желтый носок.

Ну вот, - сказала бабушка, - глядишь, возьмется лиственка, правда, худо принимается от саженца, но мы ее осторожно посадили, корешок не потревожили…

И опять я начал видеть в мечтах высокое-высокое дерево. И опять жило на этом дереве много птиц, и появлялась на нем зелененькая, а осенью желтая хвоя. Но все же были у меня кое-какие сомнения насчет саженца.

И как только бабушка принималась за спокойную работу, садилась прясть куделю, я приставал к ней с одними и теми же расспросами:

Баб, а оно большое вырастет?

Да дерево-то мое?

А-а, дерево-то? А как же?! Непременно большое. Лиственницы маленькие не растут. Только деревья, батюшко, растут для всех, всякая сосна в бору красна, всякая своему бору и шумит.

И всем птичкам?

И птичкам, и людям, и солнышку, и речке. Сейчас вот оно уснуло до весны, зато весной начнет расти быстро-быстро и перегонит тебя…

Бабушка еще и еще говорила. В руках у нее крутилось и крутилось веретено. Веки мои склеивались, был я еще слаб после болезни и все спал, спал, И мне снилась теплая весна, зеленые деревья.

А за сараем, под сугробом тихо спало маленькое деревце, и ему тоже снилась весна.